Музей утраченного времени

В «Читальном зале» сегодня с нами Аполлинария Аврутина — тюрколог, талантливый переводчик. Именно благодаря ей мы познакомились со многими замечательными произведениями современной турецкой литературы, в том числе лауреата Нобелевской премии Орхана Памука.

Любой музей — это «музей утраченного времени». В историческом центре Петербурга, где каждый дом, каждый особняк — музей, где каждое дерево, кажется, помнит кого-то из великих, это чувствуется особенно остро.

В Петербурге мы окружены историей, она ощущается повсюду, хотя город по историческим меркам весьма и весьма молод. Побратим Петербурга, Стамбул в сравнении с нашим городом — как прадед и правнук. В то же время, гуляя по Стамбулу, историю ощущаешь не всегда: столько вокруг всего нового, столько строится новых зданий, так бурно кипит молодая жизнь.

Стамбулу, возможно, не хватает того, что в избытке есть у Петербурга: дыхания истории в каждом камне. В центре города, на исхоженных туристических тропках мы его ощущаем, но стоит с них свернуть, как водоворот новизны уносит нас в свою пучину: бетон, машины, пластиковые вывески со всех сторон.

Но именно в Стамбуле есть один музей, создатель которого попытался остановить время родного города, превратив историю, рассказанную вымышленным героем, в страницы жизни Стамбула — в страницы его истории, привычек и привязанностей его жителей, запечатлев страдания и радости простых стамбульцев.

«Музей невинности» в Стамбуле разыскать очень просто. Надо только свернуть с проспекта Истикляль у Галатасарайского лицея (огромное, помпезное здание в саду за высоким кованым забором) и идти все время вниз. Третьей уходящей налево улицей будет проспект Чукурджума, где он и находится. Об этом непримечательном месте, населенном стамбульской и заезжей беднотой, никто не знал, пока здесь не появился музей, теперь известный всем. И все знают, как туда пройти. В Стамбуле вообще все всё знают, поэтому адреса и цифры никому не нужны, все пароли и явки сообщит первый же разносчик чая.

«Чукурджума» можно перевести как «Пятничная низина». По преданию, воины султана Мехмеда II Завоевателя, взявшего Константинополь, именно здесь, в небольшом овражке, который находился на месте нынешнего маленького квартала, совершили первый пятничный намаз после падения столицы Византии.

Почти двенадцать лет Орхан Памук создавал свой музей. Купив маленький домик 1894 года постройки, он принялся писать книгу, думая поместить героев будущего романа в реальный дом. Он предназначался главной героине романа и возлюбленной Кемаля, Фюсун. Девять лет Кемаль тайком уносил из этого дома вещи, которых касалась его возлюбленная. К моменту ее гибели вещей накопилось так много, что Кемаль решил создать музей, в котором вся история кажется настолько реальной, что ждешь: сейчас придет кто-то из героев романа. Кажется даже, что Фюсун не погибла, она где-то рядом, и вот-вот среди вещей увидишь ее фотографию.

Памук говорит, что купил дом прежде всего для того, чтобы доказать самому себе серьезность своих намерений написать роман, действие которого выдумано, а вещи в нем — реальны. Поэтому изначально роман был написан в виде каталога будущего музея. То есть читателя ожидали длинные каталожные аннотации к каждому предмету, которые и составили бы текст романа. Писатель работал над книгой около девяти лет, за это время роман превратился в старомодно классический. Один за другим Памук покупал предметы, которые должны были принадлежать семье Фюсун. Покупал — а потом описывал их в романе. Так он собрал всю историю и всю коллекцию. На ее собирание ушло десять лет. Однако самым сложным, признается писатель, было превратить обычные вещи в арт-объект.

Когда-то Стамбул, который омывают великие воды Босфора, не был в такой степени городом стекла и бетона, как сейчас… Когда-то Стамбул был уютным, южным городом, городом черно-белых фотографий Ары Гюлера, городом редких маленьких кафе в европейском стиле, рынков, всевозможных лавочек, разносчиков айрана и чая… Так было во времена детства писателя. Памук считает, что тогда город был провинциален, не столько даже город, сколько люди, которые жили с мучительным ощущением провинциальности. «Мы — окраина Европы», — с горечью говаривали они. «Музей невинности» в этом смысле — не столько музей романа и не столько музей выдуманной истории, сколько — музей Стамбула, музей жизни состоятельных стамбульцев 60–70-х годов прошлого века. Музей их привычек, вкусов и традиций. В этом смысле музей этнографичен. А еще он автобиографичен.

Создавая музей, Орхан не просто покупал вещи. Скорее, он собирал их — на блошиных рынках, по знакомым, родственникам, друзьям. Особенно много старых вещей было получено, как он говорит, от родственников, ведь далеко не всё можно было купить. Например, никто не хранит зубные щетки. В Турции вообще сложно с коллекционированием: нет такой традиции. Обычно люди оставляют на память лишь немногие вещи. В Стамбуле есть, конечно, профессиональные коллекционеры, но их совсем мало и собирают они что-то серьезное — например, живопись.

В этом музее много «киношного». Ведь «киношного» много и в романе. В тех районах, где происходит действие книги, турецкая киностудия «Йешильчам» часто снимала свои знаменитые мелодрамы. Приезжала машина, включали свет, ставили камеру. Грохотал на три квартала вокруг генератор. Суфлер сквозь шум кричал «влюбленным» сценарные слова любви. Актеры послушно их повторяли. Детишки смеялись… Отрывки этих мелодрам теперь воссоздают в музее атмосферу Стамбула 1970-х. Один короткометражный фильм снят самим Памуком. В нем показана погибшая Фюсун… Не ее лицо — ее жесты, ее движения. Она курит. Курение — важный элемент турецкой культуры. Вот Памук и решил включить еще один этнографический момент: жесты во время курения, которые имеют особое значение. Особенно — во время безмолвного свидания влюбленных. Сам Памук говорит, что не воспринимает свой фильм всерьез.

Есть в романе сцена, где главный герой Кемаль узнает, что Фюсун исчезла. Он идет в ее бывший дом и находит несколько предметов. Отломанную руку куклы, кусочки мраморных плиток, цепочку от сливного бачка. Отрывает на память кусок обоев. Дом стоит печальный и пустой. Предметы создают это настроение, однако если просто положить их на стол, никто ничего не почувствует. Чтобы смотреть было интересно, вещи должны стать арт-объектом. Эта работа оказалась очень тяжелой, признается писатель, потому что никому не известно, как создается арт-объект. И Орхан принялся рисовать — ведь он бывший художник. Даже нет, не бывший — а настоящий, действующий, потому что несколько лет назад, после тридцатилетнего перерыва (в юности он много рисовал и мечтал стать художником, а стал писателем), он опять начал рисовать. Его картины — это фантазии цвета и слов, как и его книги. Он долго рисовал свой музей, комбинируя вещи, перекладывая их с места на место, его даже замучила депрессия, но наконец музей состоялся.

Писатель счастлив своим творением. «Я люблю приходить сюда, назначать здесь встречи, — говорит он. — Мне очень нравится бывать здесь. Я счастлив, что все получилось. Обещаю, что мой музей всегда будет открыт для влюбленных и для тех, кто любит часами разглядывать старые вещи, жуя жвачку. Здесь у нас будет уголок, где посетители смогут почитать “Музей невинности” в разных переводах. Мы поставим диван и разложим переводы романа. Русский перевод у нас тоже есть».

«ДВЕ ДЕВЧОНКИ» ПЕРИХАН МАГДЕН

Перихан Магден (род. 1960) — известная турецкая писательница и журналистка, психолог по образованию. Ее произведения, издающиеся большими тиражами, переведены на 19 языков, в том числе на английский, немецкий, французский, испанский, португальский, корейский, греческий и русский.

Один из ее самых популярных романов «Две девчонки» — современная история о двух тринадцатилетних стамбульских девчонках, двух подружках. Одна — дочка эмансипированной женщины, которая в условиях турецкого мусульманского общества изо всех сил стремится жить независимо, богато и непременно выйти замуж за «серьезного, состоятельного господина». «Господа» меняются один за другим, мать занимается кем угодно и собственной внешностью, с кремом в руках следя по календарю за уходящей молодостью, не занимается она лишь собственной дочерью. У второй — ситуация не менее драматичная: она из бедной и традиционной турецкой семьи. Родные контролируют каждый ее шаг, используют ее, регулярно унижая, а к ее настоящей жизни, к ее настоящим проблемам они, естественно, совершенно равнодушны.

Простые человеческие отношения — дружбу, взаимовыручку, взаимопонимание, поддержку, тепло — девчонки находят в общении друг с другом. Они обе в том подростковом возрасте, когда каждый решает, кто он и кем может или хочет быть. Они вместе познают жизнь, а жизнь познает их. Вечеринки, первые мальчики, наряды, учеба, первые наркотики, алкоголь и первый секс — элемент, запретный в мусульманском обществе. Все это девчонки наперекор себе и окружающему обществу проходят вместе.

Песни Таркана и современный турецкий рок — кажется, именно эта музыка слышится, когда читаешь книгу. Кстати, по роману был снят замечательный фестивальный фильм, получивший огромное количество призов в Турции и за рубежом, и именно такая музыка звучит в нем.

В оформлении обложки первого турецкого издания романа использована картина известного итальянского художника, вдохновившая Магден на написание этой книги. Картину эту впоследствии Перихан купила, и она находится у нее дома.

В целом роман посвящен подросткам и их проблемам и достоверно повествует о периоде жизни, который именуется отрочеством и который пережил каждый из нас.

УТРО ЛЕМАН-ХАНЫМ

(Отрывок из романа)

Шевкет-бей привозит Леман-ханым, мать Хандан, домой лишь под утро. Квартал Петроль, свернуть вправо, не доезжая до Ак-Меркеза.

Если уж Леман-ханым уходит из дома, так уходит: домой возвращается только утром. С очередным «беем» они сначала долго-долго ужинают, пьют вино; шутят и смеются, ревнуют и грустят, в общем — флиртуют и играют. Потом едут дальше. Потом в следующее место. Леман-ханым может веселиться, смеяться, кокетничать и быть красивой без устали, а так как у остальных людей усталь все же наступает, и под утро все закрыто, кроме столовых, где дают только суп из требухи, то, после очередного сеанса флирта (для нее веселого, для него уже невыносимого) в очередной супной, под утро очередной «бей» привозит ее домой.

Леман-ханым, сидя в золотистом «мерседесе» своего нового «друга» Шевкет-бея у дверей своего дома, долго прощается с ним после веселой ночи. Они, правда, еще на стадии Леман-ханым/Шевкет-бей и на «вы», но сегодня Шевкет-бею надоел пустой флирт, и поэтому голова Леман-ханым крепко прижата за волосы к коленям Шевкет-бея. Это ведь всего лишь начало. Леман-ханым, правда, хотелось бы, чтобы отношения развивались быстрее — ведь через две недели ей исполнится тридцать пять лет, и этот пожилой усач, противно постанывающий сейчас, быть может, ее последний шанс. Ее последний улов. Из-за этого ей немного обидно. Но как бы она ни обижалась сейчас и как бы ни беспокоилась из-за своего возраста в принципе, ничто не может испортить ее веселья, когда она сидит в дорогом ресторане на Босфоре с бокалом вина. Она как часы с вечным заводом. Она может приходить домой поздно. Она может приходить домой рано. Хорошо повеселиться всю ночь для нее почти вопрос профессионализма. Почти вопрос чести.

Шевкет-бей, коротко всхлипнув, отпускает волосы Леман-ханым, молчит, закрыв глаза какое-то время, а потом, потянувшись, приоткрывает ей дверь своего «мерседеса» и говорит: «Ну что, дорогуша. Хорошей тебе ночи. Выспись хорошенько. О’кей?»

Оххх, вздыхает Леман-ханым. Наконец-то, — на третьей встрече — он назвал ее «дорогуша». Она поворачивается к нему — макияж размазан, прическа растрепана. Он хорошо видит, как она измотана и что она на самом деле не хочет никуда уходить, нигде веселиться, а каждые новые отношения начинает с более тяжелым грузом воспоминаний.

Через две недели ей исполнится тридцать пять. Это значит, что в тетради молодости и красоты будет навсегда перевернута последняя страница. Внутри нее все сжимается. Все-таки этот Шевкет-бей — ее последний шанс. Она надувает губы. Как ребенок.

— Устала, дорогуша? Так и хочется позвать тебя отдохнуть в нашу гостиницу. Но знаешь, скоро там будет свадьба дочери… Жена опять устроит мне сцену, а я так устал от них... Да еще эти проблемы в России… Понимаешь, детка? Ну… То есть… Сейчас это как-то неудобно.

Наконец он в первый раз заговорил о своей гостинице!

Пусть ничего не произойдет, но хотя бы слово «гостиница» уже произнесено.

И вот Леман уже сразу вся как новенькая: готова снова веселиться и хохотать. Только лихорадочно соображает: попросить у него денег или сам догадается?

Шевкет-бей с силой обнимает ее.

Леман страстно отвечает ему, сделав лицо как в кинофильме.

Больше они не будут называть друг друга «Шевкет-бей» — «ЛЕМАН-ХАНЫМ». Теперь они на стадии «Шевкет» — «ЛЕМАН». Это радует ее больше всего. Мужчина тем временем опять воодушевляется, пока она, задумавшись, позволяет ему трогать себя там и сям. А задумывается она о том, что теперь, наверное, настал удобный момент и можно выпросить семьсот-восемьсот лир. Но она вздыхает:

— Ну что, дорогой, пойду я потихоньку. А то соседи увидят, будут сплетничать.

Чтобы предотвратить очередной приступ поцелуев, Леман принимается стирать кончиком пальца с лица мужчины помаду.

— Чтобы никто моего дорогого не заподозрил.

Потом берется за дверь и нежно улыбается ему:

— Самых леманных тебе снов, жизнь моя.

— Сладких снов, королева. Ты такая сладкая, что у меня сладость на губах. Позвоню тебе сразу, как вернусь из Москвы.

Она, уже высунув одну ногу из машины и собираясь выходить, вдруг оборачивается:

— А что, в России мобильные телефоны не работают, Шевкет-бей?

— Работают, конечно, единственная моя. Из России тоже позвоню. Но у нас там столько дел, что времени ни на что не хватает. Позвоню, если смогу. Честное слово, позвоню. Смотри, красавица, не обижайся.

Ровно через пятнадцать дней, то есть уже через четырнадцать, ей исполнится тридцать пять. Когда-нибудь раньше мужчины так обращались с ней?! Подумать только, он позвонит, КОГДА ВЕРНЕТСЯ из Москвы!!!

Она выходит из машины, хлопнув дверью. Сколько можно лизаться. А денег от него не добьешься. Надо же, ее последний шанс! Да пошел бы он, старпер безмозглый! Одни расходы на него — то белье, то духи, то платье! Если бы не деньги на школу Хандан…

На нее наваливается отвратительная жалость к самой себе. Такое чувствуешь, когда очередной раз выгоняют с работы, и с горя напиваешься вдрызг. Эта горечь болезненна, она давит, рушит. Настроение такое — ГОРЕЧЬ. Так пачкается и тускнеет настроение, когда начинаешь работу. Тяжесть. Которая захватывает самую суть души. От которой щекотно в носу.

Толкнув дверь, она входит в парадную. Поднимается на второй этаж.

Роется в сумке. Ключей не найти.

Черт побери! Отчего эти ключи исчезают как раз тогда, когда их нужно достать?

Согнувшись перед дверью, она сбрасывает с ног свои кукольные, как говорит Хандан, туфли. Ох, как хорошо теперь ногам! Высокие квадратные каблуки совсем измучили ноги, будто пришлось шагать под горку, а квадратные носы сжали пальцы. Черт, да куда же задевались в этой маленькой бордовой сумочке ключи?

Разнервничавшись, она вываливает содержимое сумки на колени. На нее смотрит серебряное зеркальце с розами и листиками на крышке. Леман не выдерживает. Она из тех женщин, которые, видя зеркало, не могут совладать с собой, чтобы не взглянуть.

И это Леман?! Она СТАЛА ТАКОЙ?

Красавица Леман превратилась в эту женщину? Глаза — и те уже не такие голубые, как прежде. Кончилась вся Леман, изошла вся, разлетелась по воздуху. И на что изошла? Ни на что. И этой усталой, поблеклой, измученной женщине с мешками под глазами противный толстый усач позвонит, ТОЛЬКО КОГДА ВЕРНЕТСЯ из Москвы! Даже не догадавшись аккуратненько засунуть ей в сумочку семьсот-восемьсот лир!

Она что, внимания теперь не заслуживает? Что, теперь нужно просить? Что, теперь нужно выпрашивать, умолять?

Слезы капают у нее из глаз. Тихо-тихо. Чем больше она смотрит на себя, заплаканную, в зеркало, тем больше ей хочется плакать. Она даже не пытается сдержаться. И плач становится сильнее. Он захватывает Леман целиком. Она не может успокоиться. Она такая несчастная, такая слабая.

Течет из носа. Чем сильнее течет из носа, тем скорее она приходит в себя. В сумочке находится огромная салфетка из очередного ресторана. Леман от души сморкается.

Чего это я истерику устроила под дверью в такую рань? Стыдно ведь. Я взрослая женщина. У меня дочка растет. Я ведь совсем взрослая. И как мне не стыдно?

Так она разговаривает сама с собой и тем временем находит ключи, запихивает все обратно в сумку и встает.

Открывает дверь, входит в квартиру. Скинув кукольные туфли на квадратных каблуках перед дверью.

Наконец!

Теперь она дома.

ПЕРЕВОД: АПОЛЛИНАРИЯ АВРУТИНА