20—25 февраля в Россию приезжает знаменитый турецкий писатель, лауреат Нобелевской премии Орхан Памук. Он «задолжал» этот визит еще с ноября, когда не смог приехать из Нью-Йорка (где он проводил курс лекций), чтобы получить премию «Ясная Поляна». Но сейчас «выплатит свой долг с процентами», проведя ряд публичных лекций в Петербурге, Москве и, разумеется, самой Ясной Поляне.
И все эти дни с ним бок о бок будет находиться Аполлинария Аврутина — тюрколог, переводчица большинства произведений Памука и его страстный пропагандист. Накануне визита «Год Литературы» встретился с человеком, чьим голосом Памук говорит по-русски (а во время своего визита будет делать это в прямом смысле слова), чтобы задать несколько вопросов. Самый главный из которых очень прост — почему Памук? То есть почему именно он стал самым знаменитым турецким писателем современности?

Великие империи порождают великую культуру. В частности, великую литературу. Это справедливо как для Древнеримской империи, так и для Франции XVIII века. Для России XIX века и даже для Древнего Китая, литературу которого мы не знаем, но по крайней мере слышали имена Ли Бо и Ду Фу. А про турецкую Османскую империю мы ничего не знаем, ни одного писателя — ни времен расцвета, ни времен заката. Там действительно нет литературы или мы про нее просто не знаем? 
А. Аврутина: Безусловно, эта литература есть. И конечно же, беда в том, что мы ее не знаем. Литература эта уникальна прежде всего потому, что она, как и следует имперской, впитала в себя традиции различных народов. И стала самобытной. Естественно, ориентировалась она на арабо-персидскую традицию, в большей степени на персидскую поэзию, на различные ее жанры. Однако при всем этом, если тюркские народы Средней Азии находились в сфере непосредственного влияния персидской литературной традиции и их ярчайшие представители творили на национальном языке именно в рамках персидской традиции, то османы, как и во многих областях культуры, умудрились здесь создать очень много своего. И новых жанров, и новых форм. Различных экспериментов с литературной формой у них великое множество.
То, что в Европе эта традиция слабо известна, наверное, вызвано, прежде всего, языковым барьером, а особенно системой письма, которое употреблялось в Османской империи и в Турции до 20-х годов ХХ века. «Арабица» затрудняла чтение. Вот, собственно, и все. Возможно, среднестатистическому европейскому читателю османская литература, по крайней мере, XVII—XVIII веков показалась бы однообразной. Тут уже на вкус и цвет… На самом деле, начиная с XV—XVI века появилось очень много различных жанров и очень много самобытных произведений, и прозаических, и поэтических, которые эту литературу выделяют, безусловно, среди ей подобных. Османская литература сильна эклектикой.
 Что касается XIX века, особенно второй его половины, в это время турки очень сильно ориентировались на Европу, особенно на французскую культуру и литературу. И именно во второй половине XIX века было создано некоторое количество литературных произведений, в которых начали умело сочетать европейскую романическую традицию с различными интересными восточными чертами. Я сейчас как раз веду исследования по роману такого автора, Намыка Кемаля. Роман называется «Приключения Али Бея, либо Предостережение». По сюжету он напоминает «Даму с камелиями», по настроению немного напоминает романы Гюго. А его герои ведут себя, пожалуй, так, как могли бы вести себя герои «Шахнаме»: так интригуют, так общаются. То есть произошел очень умелый и интересный синтез. И это один из ярчайших примеров.

Когда пытаешься анализировать те или иные литературные произведения, если они, конечно, доступны в языковом плане, то видишь, как они нетипичны.
Приведу еще пример. Есть такое произведение, написанное в XVIII веке, «Красота и Любовь». С виду это простая любовная история. Юношу зовут Любовь, а девушку Красота. Они — дети правителей враждующих стран.

В турецком слово «любовь» мужского рода?
А. Аврутина:

В турецком языке вообще нет рода.

Это порождает бесконечные аллюзии и всяческие комичные ситуации.

Так вот, типичный сюжет для ближневосточной традиционной литературы. Мы все знаем некоторое количество романтических поэм. «Хосроф и Ширин», «Лейла и Межднун» — прообразы «Ромео и Джульетты». Когда влюбленные ищут друг друга, стремятся друг к другу, не могут соединиться. И по-разному это кончается, бывает хороший конец, но чаще всего плохой — они умирают, правда, чаще вместе. Как правило, эти любовные истории подаются в качестве аллегории. Эта поэма, «Красота и Любовь», не явилась исключением, потому что бесконечные перипетии Красоты и Любви показывают путешествия человеческой души в город Сердца по стране тела, в город воссоединения с Аллахом. Суфийская аллегория, скажем так. Образы очень яркие, очень красивые. Когда автор писал эту поэму, он ориентировался на другое произведение одного знаменитого поэта XVI века — Физули. Наверное, вам именно имя ничего не скажет, но поэма, на которую ориентировался создатель «Красоты и Любви», — это медицинский трактат в стихах. Трактат, в котором поэтапно описываются все органы человеческого тела, все их свойства, все их возможности в виде аллегорий, в виде очень красивых лирических описаний. А главным органом, конечно, является сердце, главный орган человеческого тела. Словом, османские литераторы сумели впитать в себя огромное количество и персидских черт, и предшествовавших им арабских. Но больше всего персидских. И много различных элементов народной литературы, устного творчества различных народностей, населяющих Империю. Это привело к появлению очень крутой литературной традиции, которая взорвалась различными экспериментами в начале ХХ века, как только созрели, а главное, воплотились в жизнь социальные преобразования. Едва Турция в начале ХХ века изменилась политически и социально, сразу появилось гигантское количество очень разноплановых авторов.

Кого же именно?
А. Аврутина: Тут можно долго перечислять. Я назову авторов, которые более-менее знакомы нетурецкому читателю. Авторов разноплановых. Некоторые писали на какие-то романтические сюжеты, как Решат Нури Гюнтекин, в числе них роман «Птичка певчая», который страшно популярен в России. Знаменитая феминистка Халиде Эдип, которая тоже написала гигантское количество замечательных произведений. О трудной женской доле. Родоначальник пантюркизма и туранизма Зия Гёкальп. Турецкий романтик, поэт Яхья Кемаль Бейятлы. Родоначальник турецкого реализма Омер Сейфеттин. К сожалению, большинство из них в России не переведены.

Все это, получается, для внутреннего употребления? Мне эти имена ничего не говорят.
А. Аврутина: Понимаете в чем дело, у нас замечательная школа тюркологии, советская, но переводили долгое время, естественно, только идеологически верных, политически правильных авторов.
Назыма Хикмета.
А. Аврутина: Да. Хотя и у него были большие сложности в отношениях с советской властью. Многие его произведения даже запрещали либо нещадно перекраивали. Я собираюсь переводить пару его романов, потому что у нас его совершенно забыли. Я уже издавала один его роман и еще буду пару-тройку романов издавать. Много авторов первой трети XX века были ярчайшими представителями, прежде всего, реализма. В Европе, в Америке почти все они переведены. Просто, к сожалению, не дошли до советского читателя и до российского читателя.

Тогда обратимся к тому, кто дошел. Почему Памук? Что такое сочлось в Памуке, что он сумел преодолеть этот барьер и сумел не просто дойти до российского читателя, до русского читателя, но и стать звездой?
А. Аврутина: По-моему, рецепт Памука никак не связан с российским читателем. Он связан с зачинанием тенденции. На мой взгляд, Памук, как и его ближайший друг Рушди, проживающий в славном городе Нью-Йорке, создали моду на восточную культуру, которая проявилась в начале, середине 90-х. Причем проявилась сразу на разных фронтах. И в моде как таковой, и в литературе, и в кинематографе, и в архитектуре, и во многом другом. Если помните, пока не начались всевозможные террористические истории, Восток был, а в некоторых областях культуры остается страшно популярен. Посмотрите на кинематограф. Иранские режиссеры берут уже который год главные места на кинофестивалях.

Преимущественно проживающие в Париже. Как Маржан Сатрапи.
А. Аврутина: Не важно, где они проживают. Семейство Махмальбаф живет в Иране. Это уже второй вопрос, где они проживают и на каком языке они работают. В Америке они являются представителями своей культурной традиции, которую они впитали с молоком матери точно так же, как и в Афганистане. Вот возьмите Халеда Хоссейни. В Америке кого читают?

Входишь в книжный магазин — первая выкладка, это, как правило, граждане с арабскими именами.

И неважно, что они пишут по-английски, и на их родной язык переводят с английского. Есть такая турецкая писательница Элиф Шафак, ей все не дает покоя слава Орхана Памука. Она все пытается с ним соревноваться. Если раньше она еще как-то писала по-турецки, то сейчас пишет по-английски, и ее переводят на турецкий переводчики. Это такая тенденция, рассказать о Востоке глазами восточного человека, понимающего западную культуру, даже не чуждого ей. Такой человек, прекрасно все зная о Востоке, в состоянии рассказать об этом Востоке так, чтобы всем понравилось на Западе. И, главное, чтобы все поняли. Самый яркий пример — роман Памука «Снег», где он про тех же террористов нам все прекрасно рассказывает, объясняет их мотив. И нам все становится понятно. Мне кажется, что популярность Памука связана с тем, что он стал первым автором, которому удалось так нам всем

показать мусульманский Восток, чтобы он не отпугивал своей неизвестностью или жестокостью, а явился нам таким красивым, таким чарующим. Помните первые книги Памука? «Черная книга», всякие легенды, связанные с исламом, с историей. Мистицизм. «Меня зовут Красный», «Белая крепость». Это все истории про жизнь в мусульманском обществе.

Я знаю Памука несколько хуже, чем вы. Простите.
А. Аврутина: Не важно, я просто говорю про его ранние романы. Это романы, которые ввели моду на все восточное. Прочитав «Меня зовут Красный», люди, как правило, бежали в библиотеку или в музей разгадывать персидские миниатюры, про которые они до этого не слышали. Не слышали и не видели эти миниатюры. Вот это мода. Потом, видимо, как-то интерес к Востоку возрос, и потом эта мода стала проявляться везде. И в кинематографе, и в одежде, когда модными стали эти шаровары.

Шаровары пришли скорее из Индии. Из Непала, из Гоа.
А. Аврутина: Я думаю, что это все вместе как-то связано. Потому что все-таки шаровары в нашем сознании — это атрибут гаремной жизни, мусульманского дома, как ни крути. В нашем сознании это все один комок, одно явление. Мне кажется, что его успех в том, что он зачинатель традиций. А все зачинатели традиций, как правило, становятся великими. Уже сейчас вслед за Памуком пишут десятки авторов. И египетские авторы, и афганские, и индийские. Пишут, пишут и пишут. Но это уже все не так свежо и замечательно, как было в начале и середине 90-х, когда наш герой взорвал мировое и общественное сознание, заговорив о Востоке на равных с Западом.

Я читал, что к Харуки Мураками, еще одному «русскому народному писателю», в Японии относятся немножко с юмором, говорят, что он «слишком молоком пахнет». Японцы, как известно, не пьют молока и хотят таким образом намекнуть, что он слишком «объевропеился». Даже «обамериканился». Есть ли такой упрек к вашему герою?
А. Аврутина: Да, безусловно, есть. Но с нашим героем все гораздо сложнее, потому что, если Харуки Мураками просто выдает некоторую лубочную Японию, от которой до реальной Японии очень далеко и японцы его за это порицают, то наш герой, он лубочную Турцию не выдает, а, к сожалению, и в политику вмешался, как мы с вами знаем. А турки народ очень эмоциональный и пассионарный, и есть вещи, которые они всей душой не прощают и не забудут. Большая часть моих знакомых совершенно откровенно говорят: вы знаете, я книг Памука не читал, но я считаю, что он плохой писатель, и по-турецки пишет плохо, и вообще в переводе он лучше, чем по-турецки. Им резонно задаешь вопрос: ты читал по-турецки? Ты прочти. Нет, не читал, но говорят, что очень плохой язык. Так что, да, его обвиняют во всех грехах. Я бы сказала, что отношение к нему на родине очень неоднозначное.
Нет пророка в своем отечестве… Но вот он собирается в наше с вами отчество. И что с вашей помощью собирается в Москве и Петербурге делать?

А. Аврутина:

Орхан Памук многое делает для русской литературы.

Многие его произведения ориентированы на русских классиков, он о них очень подробно писал, читал лекции. Даже «Мои странные мысли» строятся на лермонтовской цитате, да и многие его романы пестрят отсылками, намеками на русскую классическую литературу. У меня долгие годы болела душа, почему он так в нашей стране не поощряем. Ну, да, его любят, его читают, но его усилий никто не замечает. Я очень долго носилась с идеей все-таки как-то отметить его заслуги, и уже полтора года назад говорила с Михаилом Борисовичем Пиотровским по поводу того, что хорошо бы Орхану Памуку дать почетного доктора нашего Санкт-Петербургского государственного университета за вклад в популяризацию русской литературы. В общем, моя идея была воспринята с восторгом. Большой Совет Санкт-Петербургского государственного университета эту идею облек в бумажную форму, присвоив звание почетного доктора в сентябре 2015 года. А в ноябре 2015 года, как мы знаем, турецкими военными был сбит наш военный самолет. Памук должен был приехать в феврале 2016 года на вручение почетного доктора, но все, естественно, отменилось. Перенеслось на год. Так что он приезжает в Петербург, где он будет три полных дня, дольше, чем где-либо, — 20—22 февраля. И будет читать лекцию.

После Москвы? 
А. Аврутина: Нет, он приезжает в Петербург сначала. Это принципиальный момент. В университете он прочитает лекцию на час-полтора.
О чем?
А. Аврутина: По секрету скажу, о Достоевском. Она так и будет называться. Читать ее мы будем вдвоем. Это тоже принципиальный момент. Лекция будет звучать на турецком языке в моем переводе. На следующий день он получит почетного доктора, а потом будет ряд мероприятий, связанных с Восточным факультетом, на котором я имею честь работать. Потом мы втроем (он прибывает с супругой), едем в Москву, будем в ней 23—24 февраля. А затем отправимся в Ясную Поляну на два дня.

Он там уже бывал?
А. Аврутина: Нет, не бывал.
А вообще бывал в России?
А. Аврутина: Он третий раз в Россию едет. Он бывал в 2006-м, в 2009 году. В этот раз мы ему устраиваем литературную поездку. В Петербурге он посетит Рождествено, хотя в музее Набокова он уже бывал в прежние приезды. И посетит Ясную Поляну. Интересная программа, я думаю, что он будет доволен.

Очень хорошо, что мы вернулись к русской литературе. Я все-таки не могу не спросить. Мы все знаем о феномене русского Парижа. Знаем о феномене русской Праги. Вот сейчас 125-летие Цветаевой, неотделимой от Праги. Турецкая русская эмиграция тоже была мощной. Мы все помним «Похождения графа Невзорова», помним «Бег». Но это произведения, написанные в Москве. А остался ли в самой Турции какой-то литературный след от этой русской волны?

А. Аврутина: Я как раз не так давно закончила работать над одним произведением неоднозначным, автора зовут Нермин Безмен, она внучка аристократа, крымского татарина, который проходил военную службу в Петербурге до революции, и у него была длительная любовная связь с петербургской аристократкой. Это реальная история. Автор пишет на основании семейных документов, фотографий. Может быть, вы видели, по каналу «Домашний» шел сериал, снятый по этой книге «Курт Сеит и Александра». Он отчасти снимался в Петербурге.
Но в литературном отношении эта белогвардейская община Стамбула больших плодов не принесла, не явила миру своих историй. По-турецки, насколько я знаю, написано некоторое количество научных работ, прежде всего, нашими исследователями, нашими тюркологами на русском и турецком языках, связанных с общиной Стамбула. Но больших и серьезных произведений литературных нет. Община есть. Община прекрасно функционирует. В частности, первая жена Памука Елена Турегина была, как я слышала от самого Орхана, дочкой губернатора Крыма. И Орхан, мне кажется, любовь к русской литературе перенес на нее. Женившись на русской девушке, выучил некоторые русские слова и выражения, кокетничал, что ничего не понимает, не может читать обложки. Он все прекрасно читает. Я с ним ходила по книжному магазину, я знаю.
Наверное, он свои обложки может прочесть?
А. Аврутина: И не только свои.

Беседовал Михаил Визель